Стивен Кинг - Мистер Вкусняшка [=Мистер Вкусненький]
— Ну…да.
— Я поддерживал его в трех развалившихся бизнес-проектах и двух развалившихся браках. Уверен, об этом я тебе тоже многократно говорил. Так?
— Да, но…
— Я хорошо зарабатывал и хорошо вкладывал деньги, — сказал Олли, трогаясь с места и выстукивая тростью свой личный шифр «тап, тап-тап, тап, тап-тап-тап». — Я один из печально известного Одного Процента, который так поносят юные либералы. Не то, чтобы я сильно богат, не подумай, но мне хватает на комфортную жизнь здесь вот уже три года, при том, что я продолжаю оставаться для брата подушкой безопасности. Слава богу, для его дочери мне этого делать уже не нужно; Марта, похоже, действительно сама себя обеспечивает. Это уже облегчение. Я написал завещание, все четко и корректно, в этом я поступил правильно. По-семейному правильно. Поскольку у меня ни жены, ни детей, все достанется Тому. За исключением часов. Они твои. Ты был хорошим другом, так что, пожалуйста. Возьми их.
Дэйв подумал и решил, что он может вернуть их позже, когда у его друга пройдет предчувствие скорой смерти, и взял часы. Он открыл их с щелчком и восхищенно посмотрел на хрустальную поверхность. 6:22 — точное время, насколько он мог судить. Секундная стрелка быстро двигалась по своей окружности, пробегая над цифрой 6.
— Их чистили несколько раз, но чинили только однажды, — сказал Олли со сдержанной гордостью. — В 1923, по словам деда, после того, как мой отец уронил их в колодец на старой ферме в Хэмингфорд Хоум. Можешь себе представить? Больше ста двадцати лет, и только однажды чинили. Как много людей на Земле могут похвастаться тем же? Дюжина? Может, всего шестеро? У тебя сыновья и дочь, так ведь?
— Точно, — ответил Дэйв. Его друг сильно ослаб за прошедший год, его волосы были похожи на детский пух на обтянутом кожей черепе, но голова у него работает лучше, чем у Ольги. Или чем у меня, признался он себе.
— Их нет в моем завещании, но в твоем они должны быть. Я уверен, что ты обоих любишь одинаково, такой уж ты, но любовь бывает разной, так ведь? Оставь их тому, кого любишь сильнее.
Питеру, подумал Дэйв и улыбнулся.
Улыбнувшись в ответ, или догадываясь, какая мысль вызвала улыбку, Олли кивнул, его губы вновь сомкнулись над оставшимися зубами. «Присядем. Я устал. В последнее время для этого не так много надо».
Они сели на скамейку, и Дэйв попытался вернуть часы. Олли отодвинул его руку с преувеличенным негодованием, настолько комичным, что Дэйв рассмеялся, хотя понимал, что дело серьезное. Куда более серьезное, чем несколько потерявшихся фрагментов пазла.
Сильно пахло цветущими растениями. Когда Дэйв Кэлхун думал о смерти — не такой уж далекой сейчас — больше всего он сожалел об утрате чувственного мира и всех его обыкновенных сокровищ. Вид ложбинки в декольте женщины. Звук барабанов Кози Коула, игравшего какую-то фигню в «Топси, часть вторая». Вкус лимонного пирога с облачком меренги на нем. Какими цветами пахло, он сказать не могу, хотя его жена знала их все до единого.
— Олли, ты можешь умереть на этой неделе, видит Бог, все мы здесь одной ногой в могиле, а другой на банановой кожуре, но наверняка ты знать не можешь. Не знаю, плохой сон тебе приснился или черная кошка дорогу перебежала, или еще что, но предчувствия — это чушь.
— У меня не просто предчувствие. Я видел. Видел Мистера Вкусняшку. Я видел его несколько раз за последние две недели. Все ближе и ближе. Скоро он придет ко мне в комнату, тут-то это и случится. Я не возражаю. На самом деле, я к этому стремлюсь. Жизнь — отличная штука, но если живешь достаточно долго, она утомляет раньше, чем заканчивается.
— Мистер Вкусняшка, — сказал Кэлхун, — Кто этот чертов Мистер Вкусняшка?
— Это не совсем он, — сказал Олли, будто не расслышав. — Это представление его. Совокупность места и времени, если угодно. Хотя настоящий Мистер Вкусняшка когда-то существовал. Так мы с друзьями называли его в «Хайпокетс».
— Я не понимаю.
— Слушай, ты же знаешь, что я гей?
Дэйв улыбнулся.
— Ну, я думаю, что ты перестал бегать на свидания до того, как мы познакомились, но вообще-то знаю, конечно.
— Из-за эскотского галстука?
Из-за твоей походки, подумал Дэйв. Даже с тростью. Из-за того, как ты запускаешь пальцы в то, что осталось от твоих волос, а потом смотришь в зеркало. Из-за того, как ты отводишь глаза от женщин в шоу «Реальные домохозяйки». Даже рисунки в твоей комнате, они как график твоего угасания. Когда-то ты был хорош, но сейчас у тебя трясутся руки. Ты прав — утомляет раньше, чем заканчивается.
— В том числе, — сказал Дэйв.
— Ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-то говорил, что он слишком стар для одной из американских военных заварушек? Вьетнама? Ирака? Афганистана?
— Конечно. Правда, обычно говорят «слишком молод».
— СПИД был войной. — Олли смотрел вниз, на свои узловатые пальцы, которые покинул талант. — И я не был слишком стар для нее, потому что никто не бывает, когда война идет на твоей родной земле, как думаешь?
— Думаю, что так и есть.
— Я родился в тридцатые. Когда СПИД был впервые клинически описан в Штатах, мне было пятьдесят два. Я жил в Нью-Йорке, работал как фрилансер на несколько рекламных агентств. Мы с друзьями ходили по клубам в Вилладж. Не в «Каменную стену» — адова дыра, заправляемая мафией — в другие. Однажды я стоял у входа в «Питер Пеппер» на Кристофер стрит, курил косячок с приятелем, и тут внутрьвошла группа молодых парней. Отлично выглядящие парни в узких брюках на бедрах, рубашках, какие они все тогда носили, с широкими плечами и узкие в талии. Замшевые ботинки с каблуками.
— Аппетитные мальчики — осмелился предположить Дэйв
— Да, но не вкусняшки. И мой лучший друг — Ноа Фримонт, умер в прошлом году, я ездил на похороны — повернулся ко мне и сказал: «Они нас даже не видят, да?» Я согласился. Они видят тебя, если у тебя много денег, но мы были… можно сказать, выше этого. Платить за это было унизительно, хотя кое-кто из нас время от времени так поступал. Уже в конце пятидесятых, когда я впервые приехал в Нью-Йорк…
Он пожал плечами и уставился вдаль.
— Когда ты впервые приехал в Нью-Йорк? — повторил Дэйв.
— Я думаю, как бы это сказать. В конце 50-х, когда женщины вздыхали по Року Хадсону и Либераче, когда гомосексуальность была страстью, у которой даже не было собственного имени, я был на пике своей сексуальности. В этом смысле — есть еще множество других, я уверен — геи и натуралы одинаковы. Я читал где-то, что в присутствии привлекательного объекта мужчины думают о сексе каждые двадцать секунд или около того. Но когда парню около двадцати, он думает о сексе постоянно — неважно, есть рядом привлекательный объект или нет.
— У тебя встает от дуновения ветра, — подтвердил Дэйв.
Он думал о своей первой работе на заправке и о симпатичной рыженькой, которую он видел, когда она соскальзывала с пассажирского кресла грузовика своего бойфренда. Её юбка задралась, и на секунду, максимум на две показались ее простые белые хлопковые трусики. Позже, мастурбируя, он снова и снова проигрывал в уме этот момент, и хотя тогда ему было только шестнадцать, воспоминание было свежим и ясным. Он сомневался, что такое было бы возможно, когда ему было пятьдесят. К тому времени он видел множество предметов женского белья.
— Некоторые консервативные колумнисты называют СПИД чумой геев, причем с болезненным злорадством. Это и была чума, но к 1986 или около того гей-сообщество с ней неплохо справлялось. Мы поняли две базовые вещи: никакого незащищенного секса и никаких общих игл. Но молодые люди думают, что бессмертны, и, как говорила моя бабушка, когда была навеселе, твердый хрен мозгов не имеет. Это особенно верно, когда обладатель этого хрена пьян, высок и сексуально одержим.
Олли вздохнул, пожимая плечами.
— Шансы использовались. Ошибки совершались. Даже когда пути передачи вируса стали понятны, десятки тысяч геев умирали. Люди только сейчас начинают представлять масштаб катастрофы, понимая, что геи не выбирают свою ориентацию. Великие поэты, великие музыканты, великие математики и ученые — Бог знает, сколько их умерло до того. как их таланты успели раскрыться. Умирали в сточных канавах, неотапливаемых комнатах, в больницах и богадельнях, и всё потому, что они пошли на риск в ночь, когда музыка звучала громко, лилось рекой вино и вдыхалась наркота. Это выбор? Многие так говорят до сих пор, но это бессмыслица. Драйв слишком сильный. Слишком первобытный. Если бы я родился лет на двадцать позже, я мог бы быть одним из пострадавших. И мой друг Ноа тоже. Но он умер от сердечного приступа в своей постели, а я умру…от чего-нибудь. Потому что к пятидесяти сексуальных искушений меньше, да и мозг может удержать член, хотя бы на то время, которое требуется, чтобы надеть презерватив. Я не говорю, что люди моего возраста не умирают от СПИДа. Умирают — нет хуже дурака, чем старый дурак, так ведь? Некоторые из них — мои друзья. Но ихбыло меньше, чем молодых ребят, которые тусили по клубам каждый вечер.
